Вследствие того, что запрет на поедание своих родственников сложился очень давно и далее произошедшего вытеснения, связанного с забыванием, мотивировка ставшего сознательным запрета, и вышедшего из этого запрета, церемониала, сейчас уже никем не оспаривается и не подвергается критическому осмыслению. Происхождение ритуала стало, таким образом, частью того самого «архаического наследия». В подтверждение этого вывода можно сказать, что церемонии трех столов в Корее проводятся всеми семьями, независимо от религиозной принадлежности (в Корее, например, много христиан). То есть эти церемонии уходят вглубь времен.

Пару слов в этом контексте хочется сказать о сравнении обряда христианского причастия и вышеописанной церемонии года ребенку. Здесь я не буду повторять рассуждения Фрейда о трапезе, в которой символически съедается тело и выпивается кровь Христа. В обоих обрядах съедается тело приносимого в жертву. Причем как хлеб с вином, так и чашка с чартаги приобретают черты сакральности только после определенных ритуальных действий.

Конечно, существует большая разница, потому что в христианском обряде символически убивается и съедается Бог, а в национальном обряде — «всего лишь» ребенок. Но тем не менее общий посыл, закономерности работают и там, и там. Я бы сказал, что в случае собственного ребенка связывание невротического симптома происходит возможно более эффективно, потому что церемония касается не абстрактной фигуры, которую никто никогда не видел, а вполне конкретного, шевелящегося человека. Также стоит отметить, что восточная церемония отличается определенной изощренностью находящихся за столом инструментов, тогда как в причастии только хлеб и емкость с вином, и «никаких гвоздей».

Несмотря на кажущуюся дикость сравнения празднования первого стола с ритуалами поедания тотемного животного, в русскоязычной культуре тоже вполне достаточно намеков на похожие устремления людей съесть своих детей (а если трактовать чуть шире, то и вообще своих родственников), которые, правда, не вылились в какие-то ритуалы. По крайней мере, мне об этом ничего не известно. Давайте вслушаемся например в такие фразы, которые родители часто говорят своим детям, а бабушки — внукам: «сладенький ты мой», «какой румяный мальчик/девочка» и т. п.

Если родитель говорит о ребенке «сладенький», то отсюда неминуемо следует, что родитель, во-первых, уже откуда-то знает вкус ребенка (откуда?) и что этот вкус именно сладкий, а во-вторых, обозначает повторное желание этот «сладенький вкус» испытать. «Сладенький» означает еще и то, что объект влечения не просто съедобный, а наверняка особенно вкусный и желанный. Можно ли говорить о том, что в памяти говорящего, где-то в глубине его бессознательного есть опыт, позволяющий ему говорить об этом не просто с позиции метанимии, а со знанием дела?

К слову «румяный» по отношению к ребенку тоже наблюдается двусмысленность. «Румяным» мы, как правило, называем хлеб, каравай, гриб в лесу. И почему-то также легко мы говорим «румяный» о ребенке. Каждый из нас, думаю, подумав пару минут, вспомнит еще несколько примеров подобных слов и выражений.

Другим напоминанием живущих в глубоком бессознательном некоторых наших влечений по отношению к маленьким детям являются сказки. Баба-яга наверняка съела не одного ребенка, прежде чем одному из них удалось от нее сбежать и сформировать благодаря этому сказание, которое потом стало сказкой. Интересно предположить, как ребенок сбежал? В сказке говориться, что ногу выставил не так, потом руку не так высунул, а Баба-Яга все никак не могла его в печь затолкать. Так достал, что Бабе-Яге пришлось показать на личном примере как на лопату печную садиться, чтобы в печь поместиться. Сказка с точки зрения современности, просто сплошной триллер-ужастик. Но до нас тем не менее дошло во вполне эпическом виде, в виде сказки, которую детям многие родители с наслаждением читают на ночь. Почему с наслаждением? Да потому что иначе эта сказка давно бы ушла из фольклора в забытье, если бы она не отражала скрытые в родителях влечения.

Не могу не привести также в пример следующий отрывок из детского стихотворения, которое уж точно каждый родитель не раз прочитал своим детям, ну если конечно это хороший родитель, воспитывающий ребенка в русскоязычной традиции.

    «Он бегает по Африке и кушает детей
    Гадкий и ужасный, жадный Бармалей».

Бармалея в свою очередь на глазах у этих самых детей съедает крокодил. А просит его это сделать небезызвестный добрый доктор Айболит.

    «Добрый доктор Айболит
    Крокодилу говорит
    Ну, пожалуйста, скорее
    Проглотите Бармалея,
    Чтобы жадный Бармалей
    Не хватал бы, не глотал бы
    Этих маленьких детей».

Вообще количество съеденных объектов живой и неживой природы у Чуковского просто зашкаливает: мочалки, жабы, лягушки, солнце, волки друг друга, тараканы, в конце концов дети и даже Бармалей. На другом конце этой выраженной оральной агрессии находится плохо скрываемая автором навязчивая любовь к маленьким детям. Интересно,помимо всего прочего, было бы посчитать, сколько раз автор сказания о Бармалее употребляет фразу «очень любит детей». Вы возможно собьётесь со счета, считая. Я не хочу сказать, что Чуковский было скрытым педофилом. Ни в коем случае, ровно наоборот, благодаря перенаправлению своих скрытых агрессивных влечений в социально приемлемое русло, он формирует симптом, реализуя свои влечения через детские стихотворения. И ведь столько замечательных детских произведений получилось! Много ли современный детских авторов мы знаем сегодня? Без подсказки я ни одного не вспомнил. А Корней Иванович Чуковский, творивший век назад, актуален и сегодня. Рекомендую перечитать это и другие его талантливые и очень полезные произведения еще раз, чтобы в полной мере насладиться оральной агрессией автора и своими бессознательными откликами на пассажи Корнея Ивановича.

В животном мире, кстати, поедание своих детей вполне обыденная практика, у тех же львов например, и не только у них. Поэтому человек не является чем-то уникальным в этом своём проявлении. «...первичная форма материнского инстинкта проявляется у многих животных … в оральной, если можно так деликатно выразиться, реинтеграции самкой того, что выпало у нее из противоположного места».

И теперь, когда наличие базового, глубоко скрытого в нас влечения (речь не о вообще всех влечениях, а о вполне конкретном, описанном выше, агрессивном влечении к съеданию своих родственников, в частности детей), как я надеюсь, мне удалось вслед за Великими повторно раскрыть, я бы хотел отметить безусловную важность наличия церемоний, сказок и легенд, двусмысленных слов и идиом, которые связывают нас с этим влечением. Надеюсь, никто не станет спорить, что лучше дать этому влечению частично реализоваться через разные, сложноорганизованные церемонии, через сто раз повторенные сказки и стихотворения, чем условно говоря, долго терпеть, не находя себе места, а потом однажды сорваться... Фраза «связать влечение» сама по себе очень ёмкая и уже содержит в себе способ взаимодействия с проявляющимся влечением. Чтобы у невротика образовался подходящий симптом допустимого с точки зрения социализации характера, конечно лучше всего, когда он свяжет это через приемлемые символические формы выражения, и в первую очередь, через язык.

На самом деле, и для психотика наличие четко прописанного, очевидного ритуала тоже весьма полезно в плане формирования его личной бредовой метафоры. Я сейчас уже не говорю о конкретной, вышеописанной церемонии, а имею в виду в целом наличие в традиционных культурах строго заданных конструкций поведения.

Если для невротика следование традициям является способом связать свои вытесненные влечения, как-то справиться с тревогой и перевести их в некую симптоматическую форму в виде тех же ритуалов, то для психотика традиции могут стать опорой в формировании своей бредовой метафоры. Я, к сожалению, не обладаю клиническим материалом, чтобы стройно доказать полезность традиций для этой прослойки общества, но тем не менее сейчас нахожусь именно на этой позиции. Чуть позже я снова вернусь к этому вопросу.

Я предполагаю, что возможным доказательством того, что требуемые обществом ритуалы и церемонии помогают психотику приемлемо встроиться в общество, могут быть,к примеру, такие, вполне похожие на настоящие, рассуждения: «Я призван спасти этот мир, а для этого мне нужно отправиться в пещеры Египта на три года, мне только нужно справить свадьбу дочери и организовать 60 лет отцу, но это все часть одного божественного провидения-плана». Таким образом, психотик с рождения зная о тех или иных безусловных традиционных ритуалах, о которых он конечно с раннего детства наслышан, будет иметь достаточно времени, чтобы поработать и встроить их в свою бредовую метафору. Это не будет полноценным Другим как для невротика. Но, тем не менее, это даст психотику кирпичики, из которых он сложит свой мир. Наличие отточенных веками традиций, мифов, церемоний и ритуалов ценно именно тем, что за долгое время остаются только те из них, которыми люди успешно закрывают свои психозы и неврозы.

По моему видению, Пауль Шребер связал свой психоз в том числе благодаря удачному встраиванию в свой мир базовых кирпичиков, присущих немецкой культуре того времени. Это выглядит как автомобиль, у которого вместо колес — кресла, а вместо руля — шипованая резина. Но, по крайней мере, оно собрано воедино и держит себя вместе. Ездить на ней нельзя, но можно использовать как генератор электричества. Или как фонарь освещения. Вполне полезно, хоть и странно. Хуже было бы, если бы машина бы собралась по образу деталей из фильмов «Терминатор: Судный день» или «Аватар».

Это не так уж и невозможно, потому что в XXI веке традиции становятся все более расплывчатыми, размытыми. Последние два-три поколения уже не могут так свободно опираться на традиционные устои, потому что к ним может просто уже не быть доступа. Многие традиции забыты, утеряны, уничтожены. Поэтому проверенной опоры, на которую могли бы опереться страдающие неврозами и психозами люди, может больше не быть. А пока на это пустое место приходят совершенно неконтролируемые потоки информационного шума, на который приличному невротику или психотику совершенно невозможно опереться. Перверту разве что может быть хорошо, ибо свой закон он легко будет менять в зависимости от сиюминутного желания пост-современного Другого. Может быть поэтому слушая лекции Цезаря Петровича Короленко, диву даешься сколько много новых расстройств появилось в последние пару десятков лет, а также количеству людей, страдающих этими расстройствами в пост-современном мире.

***

Но вернемся все-таки к нашей церемонии празднования первого дня рождения. В ней еще есть нераскрытые углы, в которые мне хотелось бы заглянуть.

Давайте продолжим рассуждения об истоках, корнях некоторых традиций. Мне хотелось бы процитировать одно из рассуждений Фрейда, касательно понятия «архаического наследия», что добавит нам дополнительные цвета в исследовании вопроса. «...обратим внимание на возможность того, что в психической жизни индивида могут быть действенными не только содержания, пережитые им самим, но и содержания, имевшиеся уже при рождении, части филогенетического происхождения, архаическое наследие. … В первую очередь это универсальность символики языка. Символическое замещение одного предмета другим — то же самое имеет место при совершении обрядов — знакомо всем нашим детям и является чуть ли не само собой разумеющимся. Мы не можем у них показать, как они этому научились, и во многих случаях должны согласиться, что обучение невозможно. Речь идет об изначальном знании, впоследствии забытом взрослым... Таким образом, похоже на то, что здесь перед нами гарантированный случай архаического наследия, относящийся к периоду развития речи... архаическое наследие человека включает в себя не только диспозиции, но и содержания, следы воспоминаний и переживании предшествующих поколений».

Здесь стоит отметить, что Фрейд ставит где-то на один уровень филогенетическое происхождение, в виде символики языка и архаическое наследие. Опять мы сталкиваемся с неким загадочным понятием «архаического наследия», которое Фрейд опять же толком не раскрывает. Но ключик, зацепку он все-таки оставляет, говоря, что это наследие относится к периоду развития речи.
Год жизни — это самый разгар формирования речи, собственного говорения ребенка. По утверждениям педиатров в районе одного года ребенок уже может говорить 5-7 слов и понимает простые выражения. Педиатры настоятельно рекомендуют побольше с ребенком разговаривать, правда никто не может однозначно сказать, о чем именно стоит с ребенком говорить, на этот счет существует столько же мнений, сколько педиатров.

В основном в этом возрасте мы имеем лялянг, звукоподражание взрослым. И в связи с этим активно идет процесс контейнирования. Ребенок испытывает различные переживания, произносит всякие звуки или просто орет разными тонами, а мать и близкие родственники предлагают фразы или слова, соответствующие на их взгляд этому переживанию. Ребенок дает зов, мать отвечает какими-то смыслами. «Ой ты наше солнышко, мальчик наш любимый», «орать перестань, достал» и т. п. Здесь мы еще раз можем со всей ясностью понять, почему мать является местом речи. Ребенок произносит звуки, мать это звукоподражание воспринимает и возвращает ребенку в виде каких-то слов (не рассматриваем здесь те случаи, которые приводят к аутизму, когда мать ничего не означивает ребенку, даже выражением лица, или когда матери или ее эквивалента вообще нет). Заметим, что смысл и речь разделяются. Действительно, один и тот же набор звуков в разных языках совершенно по разномуконтейнированы, то есть нагружены разными смыслами. Например, сравните «три» и английской «tree», или русское «да», немецкое «da» и английское «duh».

Вспомним обратную дугу в графе Лакана, где enfant (E) и место речи (M) разнесены друг с другом. Обратная стрелка от М к Е и есть то самое, что завершает получение смысла, то есть смысл действует ретроградно. А мы говорим с того места, где мать. Можно сказать, что тот, кто речь слушает и тот, кто речь произносит — это разные места. Появление явственное этой границы, разграничения на мой взгляд позволяет еще раз понять мысль Лакана о том, что ребенок «отчуждается в язык» и что на этом этапе, в этой точке также в явном виде происходит столкновение с метафорой отца. Проведение разграничения, наложение запрета на мать составляет суть второго такта Эдипа.

Можно вполне уверенно теперь утверждать, что смыслы, которые дают ребенку в этом возрасте родители и другие родственники особенно важны. Вдвойне важны те смыслы, которые дают ребенку родители относительно него самого, тем самым означивая самого ребенка. Важность церемонии празднования 1 года ребенку с наделением его смыслами из перечня в этом свете выглядит весьма полезным еще и потому, что дает проверенные русла для контейнирования будущему субъекту.

Юн Александр Рудиевич, студент Сибирского Института Психоанализа, 2012 г.