Как известно, мазохизм для позднего Фрейда являлся значительнейшей проблемой. Эта проблема имела не только "экономическую" природу, но и в целом являла собой загадку для всего его общего проекта науки нового типа - и именно поэтому он часто писал о ней.
Автор амбициозный - а Фрейд, без сомнения, таковым являлся - концентрирует свои усилия на тех темах, что представляются ему наиболее трудными, привязываясь к таким загадкам из числа исследовательских программ (1), с которыми ему никак не удаётся справиться. Мазохизм был тайной для теории психоанализа - и, как показывает заголовок одной недавно вышедшей книги, остаётся ею по сей день. "Тайна мазохизма" (Andre 2000).
Но чем являлась тайна мазохизма для теории Фрейда? В чём состоит сущность этой теории, столь нестыкующейся с многоцветной реальностью различных видов мазохизма (поскольку число их больше единицы)? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сначала задаться другим: в чём состоит теория Фрейда? Естественно, эта теория - сложная и запутанная конструкция, давшая со временем множество новых побегов, сделавших её ещё труднодоступнее. Но что является базовой предпосылкой, на которой Фрейд и возвёл этот непостижимый монумент?

1.Фокус мысли Фрейда.
Хайдеггер как-то сказал, что каждый великий мыслитель организует свою работу вокруг отдельной сфокусированной мысли. Таким образом, если Фрейд был великим мыслителем, то уместно было бы поинтересоваться: что же было той фокальной (или эссенциальной) мыслью, вокруг которой и была организована его работа?
Мне кажется, вся психоаналитическая теория является системой объяснений, полностью - с начала (но, как мы ниже убедимся, пока ещё не до конца) - основанной на том, что Фрейд полагал неотъемлемой частью человеческого существа (а в общем-то, и любого живого существа вообще) - удовольствия (die Lust). Фрейд оставил заметный след в метафизических исследованиях ХХ века (2): тех фундаментальных сил, что движут людьми, сил, лежащих у самого истока всех превратностей человека - Lust.
На русский язык это слово обычно переводится как удовольствие, на английский - как pleasure, на французский - как plaisir, на испанский - как placer и т.д. Но в немецком языке Lust имеет эротическую коннотацию, которой нет в английском pleasure и русском удовольствие(3): Lust становится Vollust, что по-русски будет обозначено как сладострастие или вожделение, а по английски - lust или concupiscence. Полисемантически оно будет означать желание и удовольствие, вожделение и наслаждение(4). На немецком, например, можно сказать "Ich habe Lust zu schlafen", "Я хочу спать". Lust в этом случае означает не только удовольствие, но и то, что подталкивает к этому удовольствию, удовольствие от стремления к удовольствию, неприятное покалывание желания, которое выглядит столь соблазнительным, поскольку ведёт нас прямо к удовольствию. Я бы перевёл Lustprinzip как "принцип вожделения".
Из-за этой чрезвычайной двусмысленности термина Фрейд самого начала применял его неохотно. После предложения им термина либидо в сборнике "Три очерка по теории сексуальности" он в 1910 году добавил подстрочное примечание, отметив: "Единственное пригодное в немецком языке слово Lust, к сожалению, весьма двусмысленно и используется для обозначения переживания как необходимости [Bedurfnis], так и удовлетворённости [Befriedigung]"(5). И всё это приводит нас к убеждённости в том, что Фред позже всё-таки принял этот термин не столько вопреки его двусмысленности, сколько благодаря ей - даже при всём при том, что введение этого термина в оборот со временем сделало невозможным искреннее следование той концепции, что и привела к возникновению его проекта: утилитаризму.
Теория утилитаризма - подробно разработанная Британскими философами - предусматривает наличие у человека двух хозяев: одного - для получения удовольствия, а другого - для избегания боли. Наиболее ясно это выражено Джереми Бентамом (1970, стр.1) в его известной максиме:
"Природа вверила человека в управление двух независимых друг от друга хозяев: боли и удовольствия. Именно они определяют: что нам следует делать - и что мы будем делать".
Как можно видеть, этот принцип неизбежно двусмысленнен: он устанавливает одновременно чем мы занимаемся (в бытии: тот факт, что человек всегда стремится максимизировать удовольствие и минимизировать неудовольствие) и чем нам следует заниматься (долженствование). Но то, что должно быть, по этой же самой причине некоторым образом не существует. Любой учёный, исследующий человеческое бытие, затруднится объединить вместе бытие и требование долженствования к бытию. Если поиски удовольствия - это общая цель любого человека и цель эта является интегральной частью его бытия, то да, действительно, это и есть его суть. Иными словами, существование человека как живого существа состоит в получении наслаждения. Таким образом, с утилитаристской точки зрения, этика одного раздела географии может значительна отличаться от другой по месту и времени, но все они некоторым образом призваны доставлять человеку наслаждение(6). Сущность единственного обязательства, неизменно присущего любому человеку состоит в обязательстве наслаждаться. Отдельные индивиды специфической культуры и периода "свободны" в выборе собственного способа наслаждения и его условий - для переживания счастья. Но совершенно определённо не свободны в выборе решения о главной обязанности человека: наслаждении и/или счастья.
Два независимых, в соответствии с взглядами утилитарианцев, хозяина - избегание боли и поиски удовольствия - объединены Фрейдом (выводы которого здесь не анализируются) в единого Господина (Herr), хозяина: Lustprinzip (далее - LP).
Фактически, для Фрейда удовольствие эквивалентно переводу или аннулированию неудовольствия, а неудовольствие - это просто бесцельное, неудовлетворённое желание (Trieb, влечение, либидо). На взгляд Фрейда, удовольствие и неудовольствие - это аффективные результаты Lust`а как глубинной причины всей психической жизни: они являются аффективными проявлениями психической энергии(7). Неудовольствие соответствует увеличению, а неудовольствие - снижению количества несвязанной энергии(8). Фрейд часто возвращается к Herrschaft (господство, хозяйничанье) LP. Для Фрейда LP является нашим господином, поскольку ощущение удовольствия и неудовольствия, проявляющие эту энергию, для нас "императивны" и "повелительны". Но LP - это, если говорить точнее, Lust как принцип - или, иными словами, как цель (ведущая, таким образом, к концу)(9). LP - это то, что регулирует психическую жизнь - её правила и оценка одновременно.
Психический аппарат управляется LP постольку, поскольку последний стремится установить количество имеющегося возбуждения на минимально низком уровне: это и является его целью. Но Фрейдовское Эго имеет два обличия: возбуждения исходят как из внешнего мира, так и из недр субъекта. Эти возбуждения - возмущения равновесия - появляются в сознании человека как Spannung: неприятное напряжение. LP как удовольствие служит Lust`ом для конечной причины психической жизни, в то время, как желание (либидо, влечение и напряжение) служит Lust`Ом её действительной причины (10). Иными словами, Фрейд изначально позиционирует субъекта не просто как tabula rasa, но скорее как напряжённую tabula rasa, которая ещё должна научиться снимать это напряжение.
Но картина усложняется тем, что желание живого существа не однородно. Оно состоит из бесчисленного множества влечений (разделённых на влечения Эго и объектные влечения), перемешанных в желания, зачастую несогласованные, а порой и противоречащие друг другу - и в любом случае непоследовательные. По этой причине влечения человека часто входят в конфликт друг с другом и Эго приходится выбирать из них одни, вытесняя (verdrangen) другие.
Вытесненные (репрессированные) репрезентации драйвов, тем не менее, возвращаются - в том смысле, что они давят (press) наружу, стремятся быть выраженными (ex-pressed). И выражая себя, они тем самым удовлетворяются - пусть даже тайком. Недостаточно сказать, что теория Фрейда - это теория конфликта: конфликт может быть выражен разными способами и может быть разрешён поражением одного или нескольких участников. На самом деле, по Фрейду, влечения всегда оказываются удовлетворёнными тем или иным способом, поскольку LP доминирует и руководит ими. Lust, финальная цель и окончание всего, что живёт в живом существе, заставляет каждое Trieb так или иначе добиваться удовлетворения. Однако если это удовлетворение оказывается эго-дистонно, то оно воспринимается Эго как Unlust. Например, невротические симптомы, убеждённость в преследовании или тревожные фантазии - всё это переживается в границах эго как Unlust. Следовательно, важнейшее либидинальное напряжение, Unlust, будучи представленным в Эго, повинуется LP и тем самым становится Unlust.
Подведём итоги: применение - феноменология, как мы могли это определить - принципа LP приводит к ощущениям, для Эго как приятным, так и неприятным. Используя терминологию Аристотеля, мы можем сказать, что удовольствие - это конечная причина психического процесса; неудовольствие же - это действительная причина. Но неудовольствие Эго является также и результатом конфликта между влечениями, каждое из которыхрегулируется или управляется принципом удовольствия: Unlust - это, так сказать, цена, уплачиваемая за плюрализм драйвов. Эго подобно исполнительной власти и подвергается риску паралича из-за конфликта партий в парламенте. В то же самое время Эго - исполнительная субъективность - стремится защитить организм от эксцессов наслаждения, которые могут привести к смерти, устанавливая прекращение любых форм наслаждения.

2. По ту сторону принципа субъекта
Сам факт, что эта отдельная, или замкнутая истина человека (LP) определяется в терминах аффектов и последствий корнями своими уходит в двусмысленность Lust`а. А двусмысленность эта проявляется в том, что, по Фрейду, удовольствие и желание, с одной стороны, являются одним и тем же (Lust), а с другой, напротив, желание - это неудовольствие, заставляющее нас желать удовольствия, при том, что удовольствие - это цель (так же, как и конец, и смерть) желания. Желание - это психическая форма усвоения Endogene Reize (внутреннего напряжения), которое всегда будет стремиться к разрядке. Когда желание фактически не имеет цели, оно несвязанно и несвоевременно, то оно сохраняется и познаётся (но не узнаётся) как мука, страдание (Angst) - и это страдание является всенепременным показателем несвязанности, бездействия Эго, его неспособности найти себе место. Таким образом, поскольку целью Lust`a как желания является его собственное окончание и превращение Lust в удовольствие, то Lust, по идее, должен стремиться к собственному угасанию. Эта основная тенденция Lust`а ограничить самое себя и, в конце концов, самуничтожиться или полностью разрушиться, - достичь Нирваны - позднее интерпретировано самим Фрейдом как выражение влечения, регулирующего правило Lust`а: Todestrieb, влечение к смерти.
Нас не должно было удивлять, что LP зачастую проявляется в жизни как отсрочка удовольствия на неопределённый срок или даже - как, например, в случае с мазохизмом - как поиск удовольствия при помощи неудовольствия. Таким образом Lust может достичь своей цели при помощи её противоположности - и, в определённых случая, почему бы и нет? Так может выразить себя желание самого желания(11).
В связи с этим величайшим достижением Фрейда было то, что он показал: исключительно потому, что любое живое существо стремится к удовольствию, даже случаи, когда субъект выглядит странно, причиняя неудовольствие самому себе, только лишь подтверждают господство принципа Lust. Например, в случаях с невротическими симптомами, паранойей, торможением и тревожностью - а возможно, и мазохизмом. Почти все из самых известных открытий Фрейда - теория сновидений как воображаемого удовлетворения желания; неврозов как выражения конфликта между влечениями Эго и сексуальными драйвами; психозов и меланхолии как нарциссической регрессии и т.п. - в основном, являются точными выводами из его же принципов, в соответствии с которыми die Lust - это начало и конец психической жизни (12). Тревога и неврозы, являющиеся следствием предполагаемой травмы, могут таким образом быть объяснены как результат влечения, овладение которым при помощи интернализации травмы сделает субъективную травму бессмысленной и чужеродной. Однако поскольку функция субъективизации при овладении этим влечением продемонстрирована, проблема остаётся нерешённой: разворачивает ли влечение к овладению субъекта к LP или же тот продолжает избегать принципа удовольствия? Фрейд главным образом интересовался тем, считать ли навязчивое повторение, являющееся функцией связывания (Bindung) психики, соответствующим принципу удовольствия - или же оно являлось следствием проявления автоматизма, который не мог быть сведён к LP? Связывание проявляет влечения к жизни и смерти, даже и увязанные между собой - влечения эти сами по себе не все субъективны (скорее, они "биологичны") (13).
Поскольку влечение к смерти ведёт к аннигиляции субъекта, в то время, как то же самое по отношению к жизни ведёт субъекта к иному, то оба они ведут субъекта за его пределы. В конце концов что-либо одно возобладает - постфрейдистский психоанализ стремился любой ценой эту мысль отбросить - и это децентрализует всю субъективность, увязывает субъективность с тем, что не субъективно. Иными словами, в самой сердцевине строгой теории субъекта всплывает трансцендентальность, смещающая самого субъекта. Эта трансцендентальность или экстаз (extasy) - децентрализация субъекта за пределы себя - парадоксальным образом является и условием, и аналитической привязкой (которая в ином случае может быть переведена в разряд межперсональной стратегии, "когнитивной терапии") - как, впрочем, и ограничением того, что лежит по ту сторону власти аналитика.

3. Этика и принцип удовольствия
Но что это за взаимоотношения между LP и тем, что Фрейд позиционировал как основу своей работы и что он называл этикой?
Мы знаем, что Homo sapiens sapiens отличается от более "низких" видов, поскольку последние поступают в соответствии с программой поведения, жёстко закреплённой в их генах. Когда наступает сезон спаривания птиц, простого вида особи противоположного пола достаточно для того, чтобы запустить выполнение вложенной программы: ритуальное ухаживание, поведенческие паттерны, автоматически приводящие к копуляции, строительство гнезда, выращивание и выпуск молоди и т.д. При правильной внешней стимуляции последовательность выполняется пока не достигнет конечной точки, описанной в птичьей DNA. Эта этика животных, если её можно так назвать, является автоматизмом с минимальной долей субъективности.
По мере эволюционирования увеличивается открытость установленных программ, генетический детерминизм которых слабеет. Высшие млекопитающие не обладают однозначными программами, гарантирующими их воспроизведение: для них существует стратегия удовольствия. Это не предопределяет, к примеру, серию сексуальных поведенческих паттернов, скорее это ограничивает мотивацию животного. Отдельная особь должна выработать пути и средства достижения коитуса. Принцип удовольствия используется тогда, когда, в частности, подталкивает каждого примата к овладению стратегией, делающей для него (или нё) доступной воспроизводство. Но, в конце концов, может ли поведение - в том числе поведение сексуальное - Homo sapiens`а быть сведено к стратегии удовольствия?
То, что человек далеко не всегда ищет удовольствия - факт общеизвестный. Но если взять аскета, живущего одиноко в пустыне или террориста, жертвующего своей жизнью во имя исламской идеи - разве они не жаждут удовольствия? Ответ не так очевиден. Лакан различал удовольствие и наслаждение для того, чтобы показать, что человек может испытывать наслаждение даже стремясь к неудовольствию. Некоторые могут заявить, что эволюция антропоса позволила на шаг приблизиться к гибкости, которая одно время носила имя свободы. По их мнению, проникая по ту сторону удовольствия, стремясь к чему-то, что больше удовольствия и поступая без всякого удовольствия, человек, в основном, стремится к счастью. Это состояние ментального благополучия, менее привязанное к сенсорному наслаждению, нечто более эфемерное, нежели удовольствие. Состояние счастья оценивается как нечто более высокое, чем приятные ощущения, поскольку предполагает свободу, которой животные, в частности, не в состоянии воспользоваться в той же мере, что и человек. И это расценивают как признак того, что люди в некоторой степени свободнее от господства или доминирования удовольствия. Таким образом, удовольствие больше связано с областью чувств, в то время, как счастье - с областью понимания.
Античные греки обсуждали отношения между edone и eudaimonia, между удовольствием и счастьем. Является ли eudaimonism более "либеральной" формой гедонизма? Для эудаймониста и Дон Жуан, и античный отшельник, живущий в пустыне имеют что-то сущностно общее: они оба домогаются счастья. Каждый из нас может искать счастье самыми разнообразными и даже противоположными (по сравнению с другими) способами: но никто не может заниматься ничем иным, кроме как поисками счастья. Таким образом, если человек и не всегда является рабом удовольствия, он, тем не менее, всегда является рабом счастья. Поиски счастья - отличительная и неотъемлемая особенность рода человеческого.
Если быть счастливым или наслаждаться - единственная подлинная обязанность человеческих существ (а состояние счастья или наслаждение - суть их бытия), то поиски счастья или наслаждения выражают сущность универсальной этики, избежать которой невозможно.

4. Наслаждение как утешение
Однако мы можем рассматривать отношения между этикой и pathos`ом под самым разным углом. Является ли этика только лишь экономическим расчётом максимализации удовольствия или наслаждения? Доказательство, приводимое утилитаристами, гласит: "Что бы ни представлял собой твой долг, даже ценой собственной жизни или величайшего неудовольствия следуй ему, ибо противный случай приведёт тебя к ещё большему страданию: таким образом, принцип удовольствия и/или счастья определяют все возможные случаи, включая высшие святыни". По этой самой причине неизбежные поиски счастья обычно состоят в том, чтобы избежать чрезмерного несчастья.
Но эта точка зрения не учитывает суть содержания этики: утилитарианцы принимают в расчёт только то, что субъект этики избегает худшего страдания, а не то, что субъект желает оплачивать именно то, что доставляет ему наслаждение - и ни за что иное. Утилитарианцы ставят все ценности на одну и ту же полку, то, что существует на разных уровнях. Он исходит из уверенности в том, что счастье разнузданного наслаждения после оргии - это то же самое, что и счастье человека, посвятившего себя альтруизму. Но тот факт, что мы даём одно и то же имя двум этим разным ощущениям, вовсе не означает ipso facto, что они являются чем-то одним и тем же. Не рискуем ли мы, одинаково идентифицируя две разные вещи просто потому, что решили дать им одно и то же название?(14) Не путаем ли омонимичность и идентичность?
В реальности абсолютная цель утилитарианизма - это только утешение: счастье и/или удовольствие утешают нас, поскольку мы делаем то, что следует. В Неаполе фраза "me song` cunsulato" ("Я утешился") используется для выражения наслаждённости чем-либо - наслаждение утешает нас, примиряя с жалкими условиями, в которых мы обычно существуем. Но является ли факт выполнения нами своего долга - если долг имеет для нас значение - тем, что дарует нам удовольствие или счастье, достаточное, чтобы сделать вывод: мы следуем долгу только для того, чтобы добиться собственного счастья и удовольствия? Разве не являются ли удовольствие и счастье наградой за выполнение того, что мы были обязаны сделать? Следовательно, мы не следуем своему долгу лишь для того, чтобы быть счастливыми, хотя результат исполнения долга и приносит нам счастье. Можно согласиться с бихейвиористами в том, что удовольствие и счастье подкрепляют этичность нашего способа поведения.
Удовольствие, достигнутое при выполнении этического акта, является не целью этого акта, а лишь вознаграждением, своего рода угощением. Этическая личность стремится сделать то, что должно быть сделано: определённые вещи должны быть сделаны, даже если при этом приходится рисковать собственной жизнью. Чувство внутренней удовлетворённости от выполненного - лишь возможная награда.
Когда мы выполнили всё, что были должны, мы чувствуем себя настолько удовлетворёнными, насколько мы приспособились к своим nomos. Nomoi, нормы могут различаться между собой в зависимости от человека, от культуры, от исторического периода. Но вопрос состоит в том, могут ли nomos быть развёрнуты и сведены к принципу удовольствия и/или счастья. Этот вопрос Фрейд задавал самому себе и только этот вопрос действительно имеет значение. Все остальные - лишь производные от него.

5. Прекрасное, Величественное, Дада
Можем ли мы таким образом сказать, что каждый человек без исключения в обязательном порядке ищет удовольствия?(15). Может быть, и не существует никакого Кантовского человека - или Кантовского уголка в душе каждого человека - который подчиняется категорическому императиву Кантовской мысли, а не кондициональному императиву удовольствия?
Не случайно ли Фрейд, начав с утилитаристской идеи о тотальном доминировании LP, был так поражён мазохизмом: не входит ли этот факт в противоречие с той убеждённостью, что человек является рабом удовольствия? Фрейд различал три типа мазохизма: эротический, феминный и моральный. Эротический мазохизм - это сексуальная перверзия. Феминный мазохизм - когда удовольствие, и даже оргазм достигается средствами неудовольствия, являющегося средством, а не целью - шире распространён среди мужчин, нежели среди женщин. И тот, и другой вполне согласуются с теорией, поскольку оба они, пусть и в извращённом виде доставляют человеку удовольствие. Расходится с теорией, как мы ниже увидим, только лишь моральный мазохизм.
Кант уже имел дело с подобной проблемой в "Критике способности суждения", хотя и в эстетическом контексте: в его анализе величественное отличается от прекрасного. (16). Под величественным Кант имеет в виду определённые романтические произведения, отклоняющиеся от критериев "изящных искусств" - такие, как бушующее море (и вообще всё огромное, не имеющее определённой формы). Величественное заполняет область неприятного удовольствия и приятного неудовольствия. Кант различал "математическую величественность", вызывающую неприятное удовольствие, и "динамическую величественность", вызывающую приятное неудовольствие. Когда мы говорим, что перверзии и неврозы относятся к "прекрасной норме", то, как и Кант, относим величественное к прекрасному: это триумф удовольствия, который, тем не менее, готовит почву для еле заметной воли к неудовольствию. Математическое величественное - это несвоевременное и неожиданное удовольствие, это то величественное, что проявляется в отдельных неврозах: удовольствие, переживаемое в фантазиях, оставляет чувство вины и это приводит к неудовольствию. Динамическое величественное, напротив, легко распознаётся в мазохизме (и перверзиях вообще). В этом случае неприятный акт становится необходимым условием истинного удовольствия.
Но гораздо более обескураживающим - и труднее поддающимся объяснению с помощью принципа удовольствия - оказывается моральный мазохизм (ММ). В данном случае мы имеем дело не с обычным окончательным удовольствием, достигаемым движением по извилистому и запутанному маршруту боли. Вместо этого демонстрируется радикальное, непоколебимое стремление к несчастью - даже большее, чем просто к неудовольствию. Именно в силу этого ММ воспринимается как то, что стоит по ту сторону величественного - и тем самым более походит на дадаизм, о котором судят не как о величественном искусстве, а как о форме антиискусства, о не-искусственном tout court. (площадка для игры, область деятельности). ММ стремится к разрыву с LP: это дадаизм удовольствия.

6. "Экономические проблемы мазохизма"
Давайте рассмотрим, как именно Фрейд воспринял радикальный вызов, брошенный ему ММ в статье на дюжину страниц "Экономические проблемы мазохизма" (1924) (17). Здесь он ясно указывает, что тайна мазохизма состоит в том факте, что мазохистическое неудовольствие не может рассматриваться как средство достижения удовольствия, но уже само по себе является целью. В этом случае "Lustprinzip оказывается парализованным - как если бы наблюдающий за нашими ментальными процессами был блокирован при помощи лекарственных средств" (18). Надо заметить, что LP, описываемый здесь, рассматривается не как хозяин психической жизни (позднее Фрейд говорит о нём как о властителе жизни в целом), а просто как наблюдатель (Wachter): тот, кто сохраняет и оберегает её. Биологическая жизнь защищается при помощи LP, который, как и всякий страж, весьма предусмотрителен. И вот это охранник оказывается усыплён и парализован - но кем и с какой целью?
Фрейд рассматривал первые примеры ММ как негативную терапевтическую реакцию, отказ от победы над неврозом вопреки анализу. Для этих пациентов "страдание, доставляемое неврозом, оказывается тем самым фактором, что заставляет их ценить (werrtvoll) мазохистическую тенеденцию" (19).
Моральный мазохист (мм) не просто отказывается от плотского удовольствия, не только носит власяницу для того, чтобы, подобно Св. Франциску, достичь состояния perfetta letizia ("совершенной радости"): он тайком жаждет несчастья. Я бы выделил здесь "тайком". Субъект и сам не ведает, что тянется к несчастью, поскольку на сознательном уровне продолжает следовать LP. По мере того, как человек гонится за счастьем, неизбежно (компульсивно) попадая при этом на тропу неудовольствия, тем самым подтверждается господство принципа удовольствия (LP). Но в случае ММ упускается сама цель letizia (радости).
Похоже, что Фрейд, тем не менее, пытался вернуть таинственный мазохизм в рамки принципа Lust, безуспешно стараясь защитить эту свою позицию психической диалектикой. Иными словами, он пытался отыскать общую основу у морального мазохизма с мазохизмом эротическим и феминным - основу, соответствующую LP. Но при этом сам же он несколькими годами раньше замечал, что далеко не всё в душе может подпадать под действие принципа удовольствия. Не отказывается ли здесь Фрейд от позиций, которые сам же и занял? Не совсем, поскольку до самого конца Фрейд стремился выявить господство Lust настолько и поскольку оно может быть ясным. То, что остаётся по ту сторону LP, всегда очерчено некими пределами, порой даже чрезмерными. Тем не менее, Фрейд вновь и вновь заявляет о том, что его парадигма основана на LP: и то, что выходит за его границы, проявляется как ограниченность или парадокс удовольствия, а не как нечто, полностью его (то есть LP) разрушающее или ему препятствующее. Фрейд всегда придерживался LP как фундаментального интерпретативного правила: по ту стону - влечения к жизни и смерти, буквально раздирающие субъекта. "Потустороннесть" (несубъективность) всегда объясняется как неизбежность, а не как первичность выбора.
Фактически, моральный мазохист - это не тот, кто ищет удовольствия при помощи неудовольствия, а тот, кто организует объекты вокруг себя таким образом, чтобы постоянно оставаться неудовлетворённым и несчастным. Для него всё вокруг происходит не так. Для такого "неудачника" даже анализ не получается. "То, что составляет страдание, находится в себе самом" - писал Фрейд:
"Я выделил признаки, при помощи которых можно распознать таких людей (мазохистов) ("негативная терапевтическая реакция"). Удовлетворение (Befriedigung) бессознательного чувства вины (Schuldgefuhl) - это, возможно, самый мощный бастион в той выгоде, которую субъект получает от болезни - в виде той суммы усилий, которые предпринимаются с целью не допустить выздоровления и отказа от сохранения состояния болезни. Страдание (Leiden), доставляемое неврозом - это именно тот фактор, делает невроз особо ценным для мазохиста. Весьма поучительным является то, что, вопреки всем теориям и предположениям, невроз, требовавший столь значительных терапевтических усилий, может исчезнуть в случае несчастливого или неудачного супружества субъекта или же финансовых неурядиц или серьёзного органического заболевания. В таких случаях одна форма страдания заменяется другой и мы видим, что всё дело было в том, чтобы нашлась возможность определённого количества страдания". (20)
Какое же место мы можем найти для такой формы существования, которая склоняет к страданию, а не счастью вопреки господству принципа удовольствия?
Первый ответ Фрейда состоял в том, что страдание некоторым образом удовлетворяет что-то или кого-то в самом субъекте. Тем самым это страдание приводит к появлению наслаждения в другом месте: это удовлетворяется неосознаваемое чувство вины. Но сразу же после того, как это понятие было им предложено, Фрейд сам же его и опровергает: ведь чувство вины - это, фактически, именно чувство, аффект, и следовательно, некоторым образом должно осознаваться. Таким образом, специфичность ММ состоит как раз в неосознаваемости чувства вины: каким образом можно переживать чувство, не осознавая его?(21). По этой причине Фрейд предпочитает термин "потребность в наказании" (Strafbedurfnis): "Потребность" - это нечто менее субъективное и более биологическое. Несмотря на то, что ММ удовлетворяет именно потребность, можно задаться вопросом: управляется ли эта потребность LP или нет? И если управляется, то почему это именно потребность, а не желание и не влечение? Иными словами, что такое субъект потребности?
Фрейд отвечал, что потребность в наказании может быть разделена на две потребности. Одна - это садистическое требование со стороны Суперэго наказать и унизить субъекта. Другая - мазохистическая потребность Эго быть наказанным и униженным. Так создаётся садо-мазохистическая идиллия между двумя сторонами или инстанциями субъекта: известная встреча садиста с мазохистом - для которой подход Делёза невозможен (22) - в конце концов происходит в самой субъективности. Тем самым ММ становится разновидностью совершенной перверзной любви! Таким образом скандальные поиски страдания вновь возвращаются под эгиду принципа удовольствия: конечный продукт - страдание - является результатом слияния двух наслаждений, садистического и мазохистического.
Эта гипотеза позволила Фрейду заявить, что ММ в конце концов вовсе не морален. На самом деле это сексуализация моральности. В отличие от перверзий, он не в такой мере использует моральные нормы для того, чтобы добиться сексуального удовольствия. Вместо сексуального удовлетворения он довольствуется моральным наказанием. В отличие от перверзии, это не столько способ использования моральных норм для достижения сексуального удовольствия, сколько наслаждение моральным наказанием как если бы оно являлось сексуальным удовлетворением. Встав на эту позицию, Фрейд пытается ещё раз вернуть ММ в раздел перверзий, при том даже, что рассматриваемые нами случаи - не род сексуального поведения, а способ существования. По Фрейду, моральный мазохист именно потому и избегает сексуального удовлетворения, что сексуализирует собственную жизнь. Поэтому он и морален, а не сексуален, не перверзен - ведь мораль у него сексуализирована.
Но чьей ради вины Суперэго - как представитель жёсткого родительского требования внутри субъекта - должно наказывать Эго? И за что платит Эго, когда мазохистическое наслаждение, наконец, осуществляется? Фрейд обходит эту тему молчанием - предполагая или воображая чем бы это могло быть в зависимости от понесённого наказания. Можно сказать, что это может быть чем угодно. Фрейд использует широко распространённую концепцию, типичную для позитивистской культуры того времени. Подобно Жану Ростану (1983), он склоняется к мысли, что "мораль - это то, что остаётся от страха, когда тот проходит". Иными словами, мораль состоит из интериоризованных запретов взрослых. Если в возрасте, когда Вам было два года, Ваш отец накричит на Вас за то, что Вы слишком шумите, то это та вина, которую можно объяснить. Фактически, вина, которую взрослые полагают тривиальной, может оказаться для ребёнка самым главным грехом. Но если дело обстоит именно так, то почему же все мы не вырастаем моральными мазохистами? Какое субъективное качество может оказаться решающим для того, чтобы человек на протяжении всей своей жизни сохранял стремление загладить свою вину, которую невозможно себе даже представить? Фрейд даже не говорит о том, сопряжена ли неизбежно такая потребность в наказании со специфическими фантазиями - и действительно ли она тривиальна или же представляет из себя что-то неестественное?

7. Вина мазохиста
Каким образом мы можем сегодня интерпретировать молчание Фрейда по отношению ко всему этому? Лично я полагаю, что такое молчание заставляет нас предполагать наличие чего-либо, что не может быть сказано. И это "что-то" составляет подлинную вину мазохиста, которую он обязан искупить и которая гонит его прямо в горнило моральности. Как в случае с Господином К., главным героем "Суда" Кафки, моральный мазохист несёт таким образом наказание за свою чудесную, возможно, даже несуществующую вину (23).
Но в том ли истинность, что моральный мазохист невиновен? Навязчивое повторение первоначального наказания, которому родители подвергли ребёнка - достаточно ли его для того, чтобы объяснить эту западню, в которую человек попадает, возможно, всю свою жизнь, несмотря на многократные усилия аналитиков, и превращающуюся в целую стратегию самонаказания? И не является ли объяснение природы навязчивого повторения - так же, как и влечения к смерти - кругообразным способом вновь и вновь заявить о том, что такое повторение не может быть объяснено. И повторное обращение к влечению - разве это не тщательная маскировка невозможности (а может - и нежелания) объяснить мазохизм? Фактически, влечение к повторению точно так же толкает нас и к повторению удовольствия, пусть даже и навязчиво - как в случаях наркотической аддикции и сексуальной активности любой ценой. Но почему в случае ММ навязчивое повторение предпочитает повторять именно страдание? И если возвращение к уже изведанному удовольствию весьма пагубно, то почему же это смертоносное повторение у некоторых людей отягчено ещё и тягой к хорошо знакомому неудовольствию?
Возможно, мы сумеем вырваться из тупика, в который Фрейд загнал сам себя, предположив, что, возможно, моральный мазохизм в реальности служит искуплению вины. В этом случае не будет необходимости прибегать к произвольному садистическому наслаждению Суперэго - разновидности dues ex machine, делающую работу теории вновь возможной и позволяющей вновь задействовать LP. Фактически, мы видим, как наказующее суперэго выступает от первого лица при меланхолии. В этом случае депрессивный субъект попрекает себя за ужасные проступки или неспособность к поступкам, говоря о себе с позиции сурового и безжалостного судьи. При меланхолии Суперэго не бессознательно, причём высказывается весьма громко: а мы получаем возможность видеть его наслаждение, поскольку что-то в меланхолическом субъекте самым определённым образом наслаждается, злословя на собственный счёт - и это единственное наслаждение, ему доступное.
Можем ли мы, таким образом, считать ММ бессознательной меланхолией? Является ли он своего рода невротической формой меланхолии? В таком случае, фактически, Суперэго высказывается не очень громко: Фрейд расшифровывал предполагаемые следы этой речи в поведении. При этом он прежде всего говорил о силе садистического Суперэго, никогда не заявляющего о себе от первого лица. К тому же, между ММ и депрессией существует некая ассиметрия. Фрейд пытается объяснить, почему при меланхолии Суперэго нападает на Эго. Из-за происходящего впоследствии исчезновения объекта Суперэго атакует единственное, что остаётся: несчастное Эго. Причём иногда это происходит просто вследствие некоего проступка. Депрессия, таки образом, является просто результатом ошибки идентификации субъекта проступка и объекта наказания. При моральном же мазохизме - наоборот - проступок или вина не столь ясно различимы. А разглядеть удаётся лишь соответствующее садистическое или мазохистическое удовольствие. ММ носит Кафкианский характер: наказание, в отличие от преступления, можно разглядеть. Но как всё-таки выявить само преступление?
На верный путь нам поможет выбраться следующее наблюдение: моральный мазохист не переживает никаких угрызений совести. Чувство вины и стыд за свершённое являются аффективными следами покаяния и проявлением сожаления о проступке. Даже меланхолический субъект по-своему испытывает раскаяние, хотя это скорее бесстрастное рвение цензора, постоянно напоминающего о себе. И это при том, что моральный мазохист ни о чём не жалеет. Они никогда не прекращает самонаказания, но ему незнакомо покаяние. Но если Фрейдова модель интерпретации, тем не менее, всё же верна, то в чём же моральный мазохист не раскаивается? Понятно, что в вине, даже если мы не можем разглядеть эту вину в каждом конкретном случае - и прежде всего необходимо анализировать его индивидуально. Но, если говорить о вине в общем, то какие можно выявить её главные особенности, служащие основанием мазохистического самонаказания?

8. Вина против Другого
Тем не менее, нам необходимо спросить себя: что такое, в сущности, есть вина? (если исключить разницу моральных установок). Вопрос такого порядка призван дополнить иной философский вопрос: что такое составляет моральная норма вообще для субъекта? Тот, кто виновен или грешен - это тот, кто не соответствует стандартам нормы - собственным либо принадлежащим его социальной группе.
Все требования, которые мы полагаем этическими - например, десять заповедей - исходят, в сущности, из одной и той же сущностной установки: это вопрос Другого. Животный автоматизм низших видов - именно потому, что они не являются субъектами принципа удовольствия (LP) - это, в основном, схематические отношения с другими представителями таки же низших видов. Но поведение людей, за исключением случаев проявления такого же автоматизма, продиктовано не только LP, но и моральными правилами, поскольку этика неизбежно вмешивается в мои отношения с соседями по экологической нише. В некоторых культурах заслуживающими этического отношения полагаются лишь соплеменники, в других - все люди, а вдобавок ещё и животные. Закон диктует мне, что если другой - такое же существо, как и я, то я не могу его убивать, грабить, или использовать сексуально без его согласия. Я не должен наносить ему ущерб лжесвидетельствованием и не должен возжелать его женщины или скота. Я не должен обижать его/её, если он/она - это мои отец или мать. Если другой является Богом, я должен признать Его своим Богом и отказаться почитать иных богов и не упоминать Его имя всуе и оказывать Ему всяческие знаки внимания в сакральные дни. Этика всегда считается с другим и Другим - и она же говорит мне, что его/её субъективность (которая любит и ненавидит, мыслит и желает) считается и со мной. Следовательно, виноватость во многих культурах означает отсутствие уважения к другому: использование его как объекта, как инструмента - вместо того, чтобы обратиться к нему как к не-такому-как-я, с которым я устанавливаю нормативно реципрокные взаимоотношения.
Таким образом, мы можем понять почему моральный мазохист не может избежать страдания: он принципиально не в состоянии признать этот nomos. Этическое счастье ему запрещено и он переживает его как страдание. Когда он не загружен реальными проблемами, невроз неизбежно занимает своё место. Но сам его невроз состоит из того факта, что, по сути дела, другой не имеет для него никакого значения: он или она не имеют никакого этического веса. Короче говоря, именно так моральный мазохист платит за свою чрезмерную верность LP. Он не увлечён Эросом, который связан с риском открытия себя другому: открытия, отдаляющего смерть, хоть зачастую и подвергающегося опасности заглянуть в неё поглубже.

9. Субъект Этики
Человеческая этика замещает генетически предопределённый животный автоматизм: ведь не только удовольствие, но и этика заставляют людей делать то, что они должны делать - подобно другим живым существам. Этика Homo sapiens`а компенсирует чрезмерный либерализм его ДНК, и в этом смысле сама она и является результатом этой самой ДНК. Если стремление к наслаждению заставляет нас искать пищу и толкает к копуляции или схватке с теми, кто вторгся на его территорию, то этический nomos регулирует наши отношения с другими. Таким образом, этика, если досконально разобраться, становится настолько же эффективной, что и генетическое программирование в процессе приручения индивида. Homo sapiens нуждается в сложном механизме языка, культуры и этических символов для того, чтобы достичь того же самого результата, стать: животным. Существа человеческие - рабы не только удовольствия и счастья, но также и этики. Фрейдова теория суперэго - это нечто большее, чем просто хитроумное приспособление, объединяющее Lust и этику. Она демонстрирует lust`овские корни этики и наглядно поясняет каким образом этизируется сам Lust.
В этой перспективе Суперэго должна рассматриваться не просто как инстанция, выражающая более или менее вытесненные моральные нормы, но также и как фундаментальные правила, выраженные принципом: "Другой существует!". В конце концов, разве не это объяснили нам наши родители - в подробностях или нет - когда делали нам выговор за разные наши ошибки? "Посмотри, как ведут себя приличные люди! Не беспокой даму! Не заставляю свою сестричку плакать!". Суперэго самым определённым образом представляет из себя репрессирующую силу внешнего мира - в том самом смысле, что вложил Сартр в свою фразу "l`enfer c`est les autres": "Другой - это ад". Жизнь с другими, отношения с другими, устремление к другим - всё это делает нашу жизнь невыносимой. Но даже и в этом аду мы отыскиваем для себя некое наслаждение. Моральный мазохист - это тот, кто пытается сбежать их этой преисподней: он отказывается от влияния на него других.
По всей вероятности, этим и объясняется неудача анализа в случае с ММ. Пациенты, которых Фрейд называл моральными мазохистами - это те, кого позже классифицировали как нарцистических личностей: субъекты, для которых другой не является нормой. Их анализ бывает неуспешен, поскольку аналитик нуждается в этических инвестициях в другого: аналитические отношения, фактически, нуждаются в том, чтобы стать разделённым nomos`ом. Но это именно то, что не происходит с моральным мазохистом: другой не принимается в расчёт и поэтому анализ на движется.
В этой статье я конкретно - а может, симптоматически - постулирую соответствие и соотносимость перемен в сегодняшней аналитической практике. В психоанализе мы можем видеть самые разные сигналы растущей осознанности пределов интерпретации (неотделимых от LP), репрезентативной фантасмагории, языка: короче говоря, субъективного видения субъективности. интерпретационное превосходство - в соответствии с которым аналитик - это тот, кто интерпретирует аналитически - было теоретически оправдано превалированием герменевтической ментальности, представлением о том, что Homo sapiens прежде всего является интерпретирующим животным. Таким образом, аналитик занимается интерпретацией точно так же, как и любой другой субъект - субъект бессознательного и субъект культуры. Он всего лишь позволяет верным интерпретациям преобладать над интерпретациями неверными, невротического характера. Ключом к Фрейдистским интерпретациям является оригинальное метафизическое допущение самого Фрейда: принцип удовольствия. Такое интерпретирование приводит субъекта к признанию того, каким образом определённые факторы, определённые желания, будучи удовлетворёнными, формируют субъект LP.
Мне кажется, что растущий скептицизм по отношению к интерпретированию продиктован тем фактом, что, кроме всего прочего, человек полагается ещё и этическим животным. Это означает, что Homo sapiens не ограничивает себя стратегической игрой с целью смириться с реальностью, с травмой, с другим, с объектом; добиться как можно большего удовольствия (или минимизировать неудовольствие - с тем, чтобы всё перечисленное не сильно бы вредило). Род человеческий имеет ещё и экстатическую склонность к реальному. Реальное, во всём своём ужасе - состоящее ещё и из приятелей человека по бытию - соблазняет его и именно это Фрейд стремился выразить, описывая архаические фигуры. Эрос - имя, данное ещё Платоном - использовалось Фрейдом для обозначения этического импульса, поскольку, помимо различных исторических превратностей, то, что мы сегодня зовём этикой - это наше "понимание" другого в той мере, в какой он действительно другой - в себе и для себя - и тем самым не может быть сведён исключительно к нашему представлению.
Интерпретированная сегодня работа "По ту сторону принципа удовольствия" - об этом: даже если часть нашей субъективности старается трансформировать реальное и другого в интерпретации (с тем, чтобы усвоить их, извлечь из них пользу, овладеть ими) в нас есть, всё же, что-то, что не может этим довольствоваться. В субъекте обнаруживается нечто, что выводит его за пределы себя самого - в наслаждение и/или в ужас. И все эти чувства интересны постольку, поскольку свидетельствуют о нашем отношении (Sorge) к другому, которому каждый из нас - кто более, а кто менее - перепоручен.

1. Я использую здесь терминологию Лакатоса (1978): его "программа научных исследований" ссылается на набор теорий, исходящих из определённых парадигм и зачастую сравинваемых с иными прграммами исследований.
2. Если верить последним эпистемиологическим данным, каждое научная исследовательская программа основана на метафизическом решении. Из этого следует неизбежный вывод о том, что каждый научный проект, основанный на метафизическом решении, может считаться подлинной наукой. Психоанализ был и является отраслью науки, завершения которой не предвидится.
3. Вероятно, по этой причине Фрейд предпочёл этот термин другим, также означающим удовольствие: Freude, Gefallen, Genuss, Vergnungen, Wonne.
4. Эта двусмысленность термина много раз подчёркивалась Лапланшем (1972, стр.157) и Деррида (1980, стр.293).
5. GW, 5, стр.33, прим.2; SE, 7, стр.135. При ссылке на этот пункт полезным было бы применить разделение причинности, проведённое Аристотелем (в Физике). Если Lust - это обшая сила, движущая живым существом, то "либидо" в качестве напряжения желания является действительной причиной Lust`а , поскольку наслаждение или удовлетворение (Genuss и Befriedidigung) - это причина конечная.
6. По Лакану, Фрейдовское Супер-Эго всегда отдаёт приказ "Наслаждайся!". Лакан, несомненно, понимает, что Супер-Эго носит утилитаристский характер.
7. Эта энергия, как полагал Фрейд, может быть высвобождена (в первичных процессах) или связана (во вторичных процессах). Используя терминологию древних метафизиков, можно сказать, что свободная энергия подобнa hyle (материальна), не имеет формы. Но когда она овладевает формой (morphe), то становится связанной. Фрейдовское Эго - это потенциальная энергия, ставшая субъективностью в действии: это энергетический материал, принявший форму.
8. Лапланш (1972) показал, что, благодаря принципу константности, нельзя сказать о том, что увеличение возбуждения само по себе либо приятно либо неприятно. Всё зависит от того, двигается или нет возбуждение или освобождение к постоянному уровню или нет.
9. По итальянски слово il fine (мужского рода) означает "конец" как цель или объектность. La fine (женского рода) означает "конец" как заключение, вывод, окончание.
10. Я следую здесь примеру Лакана, уместно использовавшего четыре Причины Аристотеля - действительную, конечную, материальную и формальную - для определения сущностного различия между магией, религией, наукой и психоанализом (Lacan 1966).
11. Например, Лаканианская теория истерии и анорексии, интерпретирует их как "желание желания": то есть как желание, будучи желанным, является целью истерического или анорексического субъекта. Этот тезис естественным образом использует двусмысленность LP.
12. Хагиографы Фрейда обычно дают индуктивистскую интерпретацию его работ. Предполагается, что Фрейд вывел базовую свою концепцию из клинических наблюдений, вне зависимости от каких бы то ни было предварительных концепций. Хотя Фред, с точностью до наоборот - наблюдал своих пациентов именно для того, чтобы пожтвердить выводы из сделанных им предположений.
13. Французский психоанализ, выше, чем любой другой поднял знамя дебиологизации Фрейда: его теория, предположительно, во всём посвящена влечениям (то есть субъективному), а не инстинктам (то есть объективному). По моему мнению, это спиритуалистическое отклонение от программы Фрейда. Для него субъективность непостигаема без ссылок на то, что не является субъективным: травмирующую реальность и биологически проявляющиеся инстинкты. Влечения к жизни и смерти наглядно транссубъективны, при том, что корнями своими уходят в субъективность: мы можем считать их биологическими силами, биологической почвой истории субъекта.
14. Сегодня приходится надеяться, что рано или поздно нейрологии, исследующей записи церебральных процессов, удастся обнаружить, что это не просто омонимичный случай. Если электрические процессы двух человек, заявившие о своём счастье, расифрованные сканерами MRI или PET, будут выглядеть совершенно одинаково, то можно будет сказать, что они оба переживают одно и то же ощущение счастья. В данной статье было бы неуместным обсуждать оправданность подобных ожиданий. Тем не менее, действительно, сравнение изображений или томографии позволяет выявить определённую аналогию церебральных процессов - так же, как и некоторую их разницу. Язык, который мы используем, постоянно игнорирует эти - столь существенные - различия.
15. Мы в этом месте выводим за скобки цель счастья с тем, чтобы упростить аргументацию.
16. Kant (1790) часть 1, sec1. Первая и вторая книги.
17. Фрейд, GW, 13, cтр.371-383ю SE, 19, cтрю159-170.
18. Фрейд, GW, cit., стр. 371; SE cit., стр. 159.
19. Фрейд, GW, cit., стр. 379; SE cit., стр. 166.
20. Фрейд, GW, cit., стр. 378-9; SE cit., стр. 166.
21. В отличие от многих постфрейдистов, Фрейд никогда не предполагал, что чувство может быть бессознательным и что следует интерпретировать проявления такого чувства.
22. Шутка, касающаяся встречи садиста с мазохистом, достаточно известна. Последний требует "Ну ударь, ударь меня!", а первый злорадно отвечает: "Не буду!". Делёз (1967) полагает, что фактически такая встреча не может произойти, поскольку мазохистическая и садистическая перверзии не комплиментарны.
23. Общепринятая психоаналитическая интерпретация романа Кафки такова: "К. был подавлен свои проступком, что объясняет кошмарный суд и финальный приговор". Но действительно ли это забытый проступок, о котором сознание знать ничего не хочет? Или же его на самом деле не существует? Или проступок этот существует лишь для того, чтобы бросить субъекта в жернова судебной машины? Фактически, Кафка концентрируется не столько на финальном наказании, сколько на самом процессе Процесса (суда): на той машине правосудия, что так отчуждена от жизни и странна ей. Так же, как и в случае морального мазохизма, дело заключается в самой машине, отыскивающей вину, а не в конкретном проступке.
24. Ссылпясь на влечение к смерти, которое нельзя объяснитьтак же, как и в терминах импульса жизни, Фрейд повторяет позицию Мольеровского доктора, который поясняет способность опиума способствовать засыпанию его virtus dormitiva (сонной силой).
25. Vertreter (буквально: вышедший по какой-либо надобности) это представитель того же рода, что и "коммерческий представитель", то есть "агент", "заместитель", "выполняющий обязанности", "сторонник", "делегат", "спонсор", "образец".
26. Фрейд, GW, 13, стр. 380; SE 19, стр. 167
27. Я развиваю это пояснение динамики эротического мазохизма в другой работе (Benvenuto 2003).

 
Серджио Бенвенуто
перевод с английского А.Марина